Posted in Фото: Театр МОСТ.
Так уж устроено человеческое сознание, что живет с оглядкой на то, как было — не избежать сравнений с гениальным ленкомовским спектаклем Марка Захарова с Евгением Леоновым, Александром Абдуловым и Татьяной Пельтцер. По сей день каждая новая постановка «Поминальной молитвы» (а их по стране уже немало) — дело рискованное. А для режиссера Георгия Долмазяна вообще личное: как он признался «МК», со спектакля, увиденного в 1993 году в Ленкоме, началась его большая любовь к театральному искусству — эту пьесу он много лет «носил в себе», пока не решил, что «готов». «Нельзя браться за нее ради афиши, кассы, актеров — только если горишь, по-настоящему горишь…», — уверен режиссер.
Для начала ему было необходимо найти артиста, который смог бы воплотить многогранный образ Тевье-молочника и удержать зрительское внимание с первой до последней сцены спектакля. Таким артистом стал Евгений Никулин. Роль Тевье для него — экзамен на квалификацию, с которым он справляется путем серьезной внутренней работы. Его герой — маленький человек большой души, глава семьи, отец пяти дочерей — попадает в эпицентр начала гонений на евреев. И если поначалу, в первом акте, ошибочно казалось, что нам с сочным еврейским юмором рассказывали историю жителей Анатовки, забавную и суетную — не жизнь, а анекдот, то резкий перелом от комедии к драме происходит за секунду: свадебный смех сменяется трагедийным плачем. Все, как и в жизни, молниеностно меняется. И вот уже на сцену выходит политика, новая власть, новые законы, а соседи-друзья превращаются в твоих же конвоиров.
Перед зрителями разыгрывается драма человеческой жизни, история народа и история одной семьи. Каждый персонаж тут — живое действующее лицо. Невозможно фальшивить, играя «Поминальную молитву», эта пьеса Горина по мотивам текстов Шолом-Алейхема — произведение кристальной огранки, мощнейшее, но ловко вскрывающее непрофессионализм. Из тех сценических материалов, что могут возвеличить режиссера до уровня гения, а могут уничтожить, обнаружив его профессиональную беспомощность — одно неловкое движение, неверно выстроенный свет, безвкусное сценографическое решение или реприза не к месту убили бы спектакль в мановение ока.
Георгий Долмазян, кажется, специально не делает акцентов и не педалирует зрительское внимание на национальных конфликтах, которые сейчас то и дело вспыхивают с новой силой. Режиссер как бы отступает на второй план, обходясь без выпячивания творческого эго — ему хватает вкуса и такта решить все без стилизации, осовременивания и очевидного вписывания в сегодняшний дискурс. Но несмотря на это, даже горинских фраз «в Киеве беспорядки», «…студенты да жиды народ волнуют», «порядок восторжествует тогда, когда будет свобода» достаточно для узнавания и одобрительной зрительской усмешки.
Особенно знакомым кажется самый импульсивный персонаж спектакля студент Перчик. Будущий революционер, убежденный, что «права не дают, права завоевывают» — он решительно готов к любой участи, кроме рабской. Он не просит — требует, чтобы с ним считались, и не боится ни конфликтов, ни открытого сопротивления. Актер Георгий Антонов (в предыдущем спектакле Долмазяна «4 Любы. Оттепель» он здорово играл Юрия Гагарина) порой чересчур, с избытком вкладывает в горинский текст горячечность натуры — и ассоциативно думаешь, сколько таких пылких юношей погибло за идею в царской России и сколько гибнет сейчас.
Супругу молочника Тевье Голду играет заслуженная артистка Людмила Давыдова. Эта женская роль здесь центральная, требующая не только актерской выдержки и долгого дыхания, но и пластичности — работать приходится как на комедийном, так и на драматическом поле. Поистине самой эмоционально-яркой и трогательной сценой становится монолог Голды перед смертью: то, как она незримо поддерживает дочь Цейтл (Наталья Дедейко), которая рожает, то, как говорит с ней, как обращается в пустоту, одна в затемненном пространстве — кажется, не было зрителей, не расчувствовавшихся до слез. Рождение и смерть здесь соседствуют, око за око… Актрисе Давыдовой приходится играть на максимальном нерве, эмоционально выстраивая сцену так, что зал замирает, забывая дышать. И когда она, вскинув руки, словно большая белая птица, замирает — гаснет свет, символизируя смерть. Но смерти здесь нет, потому в финальной сцене снова появится Голда, незримая для всех: память носит в себе тех, кто однажды ушел.
Так драма об общечеловеческом несчастье, когда один не в состоянии противостоять общественному, а частное перемалывается историческим, превращается в очень живую и человечную историю одной семьи, которая становится выше социально-классовой дифференциации, национальных и религиозных предрассудков.
В открытом финале, который мог бы стать грустной нотой, появляется Менахем-Мендел (блистательная и тонкая работа Фамиля Велиева) с матерью, и все завершается всеобщим весельем — когда даже слез не осталось, на помощь приходит смех. Так и сегодня, в год столетия Октябрьской революции, остается всё также — хорошо там, где нас нет, но всегда можно посмеяться, даже когда становится плохо.